|
| updated 20.07.09 13:13 20.07.09 12:45 |
Emet   | НАСЛЕДИЕ СИМВОЛИЗМА И АКМЕИЗМ |
ru |
Для внимательного читателя ясно, что символизм закончил свой круг развития и теперь падает. И то, что символические произведения уже почти не появляются, а если и появляются, то крайне слабые, даже с точки зрения символизма, и то, что всё чаще и чаще раздаются голоса в пользу пересмотра ещё так недавно бесспорных ценностей и репутаций, и то, что появились футуристы, эго-футуристы и прочие гиены всегда следующие за львом.( Пусть не подумает читатель, что этой фразой я ставлю крест над всеми крайними устремлениями современного искусства. В одной из ближних книжек «Аполлона» их разбору и оценке будет посвящена особая статья. — прим. автора.)На смену символизма идёт новое направление, как бы оно ни называлось, — акмеизм ли (от слова άκμη — высшая степень чего-либо, цвет, цветущая пора), или адамизм (мужественно твёрдый и ясный взгляд на жизнь), — во всяком случае, требующее большего равновесия сил и более точного знания отношений между субъектом и объектом, чем то было в символизме. Однако, чтобы это течение утвердило себя во всей полноте и явилось достойным преемником предшествующего, надо, чтобы оно приняло его наследство и ответило на все поставленные им вопросы. Слава предков обязывает, а символизм был достойным отцом.
Французский символизм, родоначальник всего символизма, как школы, выдвинул на передний план чисто литературные задачи, свободный стих, более своеобразный и зыбкий слог, метафору, вознесённую превыше всего, и пресловутую «теорию соответствий». Последнее выдаёт с головой его не романскую и следовательно не национальную, наносную почву. Романский дух слишком любит стихию света, разделяющего предметы, чётко вырисовывающего линию; эта же символическая слиянность всех образов и вещей, изменчивость их облика, могла родиться только в туманной мгле германских лесов. Мистик сказал бы, что символизм во Франции был прямым последствием Седана. Но, наряду с этим, он вскрыл во французской литературе аристократическую жажду редкого и трудно-достижимою и таким образом спас её от угрожавшего ей вульгарного натурализма.
Мы, русские, не можем не считаться с французским символизмом, хотя бы уже потому, что новое течение, о котором я говорил выше, отдаёт решительное предпочтение романскому духу перед германским. Подобно тому, как французы искали новый, более свободный стих, акмеисты стремятся разбивать оковы метра пропуском слогов, более, чем когда либо, вольной перестановкой ударений, и уже есть стихотворения, написанные по вновь продуманной силлабической системе стихосложения. Головокружительность символических метафор приучила их к смелым поворотам мысли; зыбкость слов, к которым они прислушались, побудила искать в живой народной речи новых — с более устойчивым содержанием; и светлая ирония, не подрывающая корней нашей веры, — ирония, которая не могла не проявляться хоть изредка у романских писателей, — стала теперь на место той безнадёжной немецкой серьёзности, которую так возлелеяли наши символисты. Наконец, высоко ценя символистов за то, что они указали нам на значение в искусстве символа, мы не согласны приносить ему в жертву прочих способов поэтического воздействия и ищем их полной согласованности. Этим мы отвечаем на вопрос о сравнительной «прекрасной трудности» двух течений: акмеистом труднее быть, чем символистом, как труднее построить собор, чем башню. А один из принципов нового направления — всегда идти по линии наибольшего сопротивления.
Германский символизм в лице своих родоначальников Ницше и Ибсена выдвигал вопрос о роли человека в мироздании, индивидуума в обществе и разрешал его, находя какую-нибудь объективную цель или догмат, которым должно было служить. В этом сказывалось, что германский символизм не чувствует самоценности каждого явления, не нуждающейся ни в каком оправдании извне. Для нас иерархия в мире явлений — только удельный вес каждого из них, причём вес ничтожнейшего всё-таки несоизмеримо больше отсутствия веса, небытия, и поэтому перед лицом небытия — все явления братья.
Мы не решились бы заставить атом поклоняться Богу, если бы это не было в его природе. Но, ощущая себя явлениями среди явлений, мы становимся причастны мировому ритму, принимаем все воздействия на нас и в свою очередь воздействуем сами. Наш долг, наша воля, наше счастье и наша трагедия — ежечасно угадывать то, чем будет следующий час для нас, для нашего дела, для всего мира, и торопить его приближение. И как высшая награда, ни на миг не останавливая нашего внимания, грезится нам образ последнего часа, который не наступит никогда. Бунтовать же во имя иных условий бытия здесь, где есть смерть, так же странно, как узнику ломать стену, когда перед ним — открытая дверь. Здесь этика становится эстетикой, расширяясь до области последней. Здесь индивидуализм в высшем своем напряжении творит общественность. Здесь Бог становится Богом Живым, потому что человек почувствовал себя достойным такого Бога. Здесь смерть — занавес, отделяющий нас, актёров, от зрителей, и во вдохновении игры мы презираем трусливое заглядывание — что же будет дальше? Как адамисты, мы немного лесные звери и во всяком случае не отдадим того, что в нас есть звериного, в обмен на неврастению. Но тут время говорить русскому символизму.
Русский символизм направил свои главные силы в область неведомого. Попеременно он братался то с мистикой, то с теософией, то с оккультизмом. Некоторые его искания в этом направлении почти приближались к созданию мифа. И он вправе спросить идущее ему на смену течение, только ли звериными добродетелями оно может похвастать, и какое у него отношение к непознаваемому. Первое, что на такой допрос может ответить акмеизм, будет указанием на то, что непознаваемое, по самому смыслу этого слова, нельзя познать. Второе — что все попытки в этом направлении — нецеломудренны. Вся красота, всё священное значение звёзд в том, что они бесконечно далеки от земли и ни с какими успехами авиации не станут ближе. Бедность воображения обнаружит тот, кто эволюцию личности будет представлять себе всегда в условиях времени и пространства. Как можем мы вспоминать наши прежние существования (если это не явно литературный прием), когда мы были в бездне, где мириады иных возможностей бытия, о которых мы ничего не знаем, кроме того, что они существуют? Ведь каждая из них отрицается нашим бытиём и в свою очередь отрицает его. Детски-мудрое, до боли сладкое ощущение собственного незнания, — вот то, что нам даёт неведомое. Франсуа Виллон, спрашивая, где теперь прекраснейшие дамы древности, отвечает сам себе горестным восклицанием:
…Mais оù sont les neiges d’antan!
И это сильнее даёт нам почувствовать нездешнее, чем целые томы рассуждений, на какой стороне луны находятся души усопших… Всегда помнить о непознаваемом, но не оскорблять своей мысли о нём более или менее вероятными догадками — вот принцип акмеизма. Это не значит, чтобы он отвергал для себя право изображать душу в те моменты, когда она дрожит, приближаясь к иному; но тогда она должна только содрогаться. Разумеется, познание Бога, прекрасная дама Теология, останется на своём престоле, но ни её низводить до степени литературы, ни литературу поднимать в её алмазный холод акмеисты не хотят. Что же касается ангелов, демонов, стихийных и прочих духов, то они входят в состав материала художника и не должны больше земной тяжестью перевешивать другие взятые им образы.
Всякое направление испытывает влюблённость к тем или иным творцам и эпохам. Дорогие могилы связывают людей больше всего. В кругах, близких к акмеизму, чаще всего произносятся имена Шекспира, Рабле, Виллона и Теофиля Готье. Подбор этих имён не произволен. Каждое из них — краеугольный камень для здания акмеизма, высокое напряжение той или иной его стихии. Шекспир показал нам внутренний мир человека; Рабле — тело и его радости, мудрую физиологичность; Виллон поведал нам о жизни, нимало не сомневающейся в самой себе, хотя знающей всё, — и Бога, и порок, и смерть, и бессмертие; Теофиль Готье для этой жизни нашёл в искусстве достойные одежды безупречных форм. Соединить в себе эти четыре момента — вот та мечта, которая объединяет сейчас между собою людей, так смело назвавших себя акмеистами.
(c)Гумилёв
P.S. Перепечатал в скролл программную статью Гумилёва, написанную им в Одессе, для дальнейшего разбора и критики)
А вот и ответная статья про футуризм:
РУССКИЙ ФУТУРИЗМ
В России первыми футуристами стали художники братья Бурлюки. Давид Бурлюк — основатель в своём имении колонии футуристов «Гилея». Ему удаётся сплотить вокруг себя самые разные, яркие ни на кого не похожие индивидуальности. Маяковский, Хлебников, Кручёных, Бенедикт Лившиц, Елена Гуро — наиболее известные имена. В первом манифесте «Пощёчина общественному вкусу» призыв: «Бросить Пушкина, Достоевского, Толстого и проч. и проч. с парохода современности». Но призыв этот смягчён высказыванием ниже: «Кто не забудет первой любви, тот не узнает любви последней». Но даже такие кумиры, как Александр Блок, не избежали обвинения в том, что «им нужна лишь дача на реке». Так или иначе, но футуризм подарил поэзии трёх гениев: Маяковского, Хлебникова, Пастернака. Не говоря уже о море талантов: Хабиас, Каменский, Шкловский, Зданевич, Кручёных.
Судьба многих футуристов трагична. Одни расстреляны, как Терентьев, другие сгинули в ссылке, как Хабиас. Выживших обрекли на забвение: Каменский, Кручёных, Гуро, Шершеневич. Только Кирсанову, Мартынову, Асееву, Шкловскому удалось, несмотря на опалу, сохранить статус признанных писателей и дожить до преклонных лет в полном рассвете творческих сил. Пастернак был затравлен при Хрущёве, хотя к тому времени полностью отошёл от принципов футуризма.
Футуризм — одно из течений авангардизма, породившего множество иных направлений и школ. Имажинизм Есенина и Мариенгофа. Конструктивизм Сельвинского, Луговского. Эго-футуризм Северянина. Будетлянство Хлебникова. ОБЭРИУ Хармса, Введенского, Заболоцкого, Олейникова. И, наконец, «ничевоков», так ничего и не создавших. К неофутуристам критика причисляет метаметафористов А. Парщикова и К. Кедрова, а также Г. Айги, В. Соснору, Горнона, С. Бирюкова, Е. Кацюбу, А. Альчук, Н. Искренко. В изобразительном искусстве следует отметить кубофутуризм — направление, в котором в разное время работали такие художники, как Малевич, Бурлюк, Гончарова, Розанова, Попова, Удальцова, Экстер, Богомазов, и др
(с)
|
|
| |
|
|
| 14.07.09 13:03 |
Московская барышня | О дааа :) |
ru |
Вы получили 'Зачаровать Пояс: Чары Проклятья Древних 1'
Вы получили 1 награды за выполнение задания.
Mood: пятничное 
|
| Comments: 3 | |
| |
|
|
| updated 10.07.09 12:48 09.07.09 11:01 |
Emet | Был на концерте... |
ru |
|
|
| |
|
|
| updated 30.09.09 15:00 09.07.09 10:12 |
Emet | Стих,отправленный девушке. |
ru |
И сколько можно ошибаться?
И плакать горько, горячо?
Быть может лучше не влюбляться?
И сердцу будет всё равно…
(с)Emet
P.S. Вспомнилось...
|
| Comments: 40 | |
| |
|
|
| updated 27.06.09 18:01 27.06.09 17:33 |
Emet | Немного киевского колорита)) |
ru |
«Бублики» написал киевский журналист Яков Давыдов. В первые годы революции Давыдов жил то в Киеве, то в Одессе и зарабатывал на жизнь тем, что писал под псевдонимом Жгут или Боцман стихотворные фельетоны и эпиграммы против врагов Советской власти. А в середине двадцатых выбрал себе новое имя — Яков Ядов — и занялся сочинительством куплетов для маленьких кабаретных театров. «Бублички» тоже были предназначены для кабаре.
В Киеве есть место — Евбаз, бывший еврейский базар, там железнодорожный вокзал. Вот в семь сорок приходил поезд из Одессы. Потому у героя в глазах и горит одесский огонек.Поезд из Одессы, кстати, и сейчас в семь сорок приходит.
Жил-был такой человек Авраам Цви Идельсон. Родился он в 1882 г. в местечке Феликсберг Курляндской губернии (сегодня — Юркалне, Латвия). Был молодым кантором, пел в синагоге. Затем что-то ему в голову стукнуло, и он отправился бродить по миру, собирать и записывать еврейский фольклор, (тем более, что ему в этом нехило помогала Австрийская Академия Наук), мотался по Европе, Ближнему Востоку, в конце концов в 1905 г. естественным образом осел в Иерусалиме, хотя умер, как ни странно, в Южной Африке в 1938 г.
Там ему попались особые хасиды, именующие себя садигурскими — по имени местечка Садигура на Украине, откуда они приехали в Святую Землю. Идельсон старательно записывал их фольклор — в основном это были напевы без слов, как это у хасидов часто бывает.
Там-то ему и попалась эта мелодия. Не исключено, что сами хасиды и написали — не зная нотной грамоты, они были и собирателями, и хранителями, и сочинителями.
Mood: уставшее 
|
| Comments: 4 | |
| |
|
|
| updated 01.07.09 05:23 27.06.09 15:37 |
Emet | А этим я донимал соседей)) |
ru |
"я вас вычеркиваю..."
Большой любитель прекрасного пола, Шопен был крайне чувствительным к малейшим оттенкам в отношениях с женщинами.
Одного неловкого слова или жеста было достаточно, чтобы очередная пассия мгновенно перестала его интересовать, уступая место следующей. Как-то Шопен был влюблен в прелестную внучку одного знаменитого музыканта и даже подумывал на ней жениться. Но его чувство подверглось слишком серьезным испытаниям.
Однажды Шопен пришел к девушке в гости вместе с одним приятелем. И надо же было случиться, что девушка предложила приятелю Шопена сесть раньше, чем ему самому. Подобного "оскорбления" для Шопена было вполне достаточно, чтобы навсегда вычеркнуть предполагаемую невесту из своего сердца.
любовь зла...
Знаменитая писательница Жорж Санд славилась не только своими занимательными романами. Она любила шокировать публику: позволяла себе курить трубку и носить мужское платье. Ни от кого не было секретом и то, что писательница была чрезвычайно влюбчивой, постоянно меняя мужей и любовников. В ее любовном плену побывали Проспер Мериме, Альфред Мюссе и гениальный романтик из Польши - Шопен. Однажды у Листа собрались все литературные французские аристократы, была, естественно, и Жорж Санд, был Шопен. Впервые увидев ее, Шопен сказал:
- Какая малоприятная женщина - эта Санд! Да и женщина ли это вообще, я склонен в этом усомниться!
Однако, влюбившись, композитор провел с этой "малоприятной женщиной" девять лет своей жизни...
Кстати, Жорж Санд, и была непосредственной вдохновительницей вальса N64.
Mood: уставшее
|
| Comments: 11 | |
| |
|
|
| 27.06.09 15:16 |
Emet | % |
ru |
Mood: уставшее
|
| Comments: 2 | |
| |
|
|
| updated 29.06.09 01:08 27.06.09 15:04 |
Emet | Музыка первых послестуденческих лет)) |
ru |
В 1991 году, Metallica выпустила альбом без названия (также известный поклонникам как Metallica или The Black Album — «Чёрный альбом»), который включал такие песни как «Enter Sandman», «Nothing Else Matters» (русск. Ничего больше не имеет значения), «Sad But True», «The Unforgiven», «Holier Than Thou» и «Wherever I May Roam». Сопродюсером альбома был Боб Рок, который также работал с The Cult, Bon Jovi и Mötley Crüe. Обложка альбома была чёрной с очень бледным изображением змеи в правом нижнем углу и логотипом группы в противоположном. Большинство информации о создании альбома Metallica и о туре в его поддержку было включено в A Year and a Half in the Life of Metallica. Запись альбома была долгим и трудным процессом, продолжавшимся более года из-за длительных споров членов группы и Боба Рока относительно направленности и звучания альбома. Стоимость записи альбома превысила 1 миллион долларов (согласно Behind the Music: Metallica). Несмотря на всё это, альбом стал самым успешным релизом группы, и занял первую позицию в чартах Billboard.
7 марта 1999 мэр Сан-Франциско Уилли Браун объявил «Официальным днём Metallica» в городе. Месяцем позже, 21-22 Апреля, группа записала два концерта с симфоническим оркестром Сан-Франциско, в то время дирижируемым Майклом Каменом. Камен, который уже работал с Бобом Роком над «Nothing Else Matters», предложил группе идею комбинирования музыки Metallica с симфоническим оркестром.
Mood: уставшее
|
| Comments: 3 | |
| |
|
Total posts: 1632 Pages: 164
1.. 10.. 20.. 30.. 40.. 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60.. 70.. 80.. 90.. 100.. 110.. 120.. 130.. 140.. 150.. 160..
|
|
| Mo |
Tu |
We |
Th |
Fr |
Sa |
Su |
| | | | | 1 | 2 | | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | | 10 | 11 | 12 | 13 | 14 | 15 | 16 | | 17 | 18 | 19 | 20 | 21 | 22 | 23 | | 24 | 25 | 26 | 27 | 28 | | |
|
